СТИХИ АЛЕКСАНДРА КЕРДАНА

Об авторе: А. Кердан родился в 1957 году в городе Коркино Челябинской области. Координатор Ассоциации писателей Урала, сопредседатель Союза писателей России. Доктор культурологии, кандидат философских наук. Автор 79 книг стихов и прозы, вышедших в России, Азербайджане и США. Стихи и проза Кердана переведены на английский, болгарский, испанский, итальянский, азербайджанский, белорусский, хантыйский, якутский, киргизский, коми и другие языки. Лауреат Большой литературной премии России, всероссийских и международных литературных премий. Заслуженный работник культуры РФ. Живёт в Екатеринбурге.

РОДИТЕЛИ

Меня без отца подняла и взрастила,
Примером служила весь век…
А семя посеявшего отпустила –
Нестойкий он был человек.

Она отпустила, а я – через годы –
Всё чувствую зябкую связь.
С отцовской нестойкостью алчу свободы,
Срываюсь и падаю в грязь.

Встаю – видно, с рода не знать перевода,
Да, тяжек такой перевод…
Ведь матушка тянет меня к небосводу,
Отец прямо в бездну зовёт.

И я – их потомок – в борьбе бессловесной
С судьбой – беспощадной, как плеть,
Всё силюсь подальше держаться от бездны,
Чтоб к небу однажды взлететь.

Судить никого не имею я права:
Ответчик себе и истец
Стою, озираясь: вот – матушка справа,
А слева – незримо отец.

ЭЛЕГИЯ, НАПИСАННАЯ В ПОЕЗДЕ
«ЕКАТЕРИНБУРГ – КЕМЕРОВО»

…Мне впечатлений лишь недоставало –
Глядеть, как старших остаётся мало
Друзей-поэтов, как старею сам,
Сверяя путь не по земным часам,
А по небесным…
Остаётся только
Дожить свой век, внимая чувству долга,
Чтоб в миг прощальный всё ж уразуметь,
Что все долги уравнивает смерть,
Которая судьбу твою итожит,
Как будто одолеть, и правда, может
Жизнь вечную…
Но всё-таки в стихах
Пытаться победить животный страх,
Рождающий слепое впечатленье,
Что всё живое поддаётся тленью…
Всё да не всё! Над миром бед и зол
Царит в веках Божественный глагол,
Даря надежду стихотворцам новым,
Что обрести бессмертье смогут словом.
А не сумеют творчеством своим,
Тогда молитва остаётся им
Спасительной надеждой, что моленья
Господь приемлет, как стихотворенья…

ОМСКОЕ

Я снова в Омске. Здесь – мороз
Румянит лица горожанам.
К лотку с хурмой почти примёрз
Торговец из Азербайджана.

Обледенелая хурма
Сластит, и не горчит рябина,
Здесь урождённая, она
Хурмою вряд ли заменима,

Как всякий, кто – не сибиряк,
Сибиряку – едва ли ровня…
Пылает солнце в небе так,
Как раскалённый угль в жаровне.

Вбираю всей душой денёк,
Вдыхаю грудью воздух стылый
И, от прозренья недалёк,
Хочу припомнить всё, что было

Вчера, как будто не со мной –
Прошло лет восемь или десять.
И я – другой, и Омск – иной,
И не о чем страдать и грезить…

… Нарву рябины на вино,
Куплю хурмы обледенелой…
О том, что было так давно,
Грустить, и впрямь, пустое дело.

А жить пора единым днём,
Благодаря судьбу за это:
И Омск – при мне, и я – при нём.
Вот всё, что нужно для поэта.

*  *  *
У возраста одно лишь преимущество,
Оно зовётся опытом, когда
Оцениваешь годы, как имущество,
Утраченное раз и навсегда.

О сколько же раздарено, растрачено
Улыбок, обещаний, юных сил:
Не выполнил того, что предназначено,
Возможностей так много упустил.

Теперь душа за прошлое цепляется,
Хотя устремлена в тугую высь,
Где вечностью все чаянья венчаются,
Где предстоит совсем иная жизнь.

Счастливая, наивная, беспечная,
Как солнечное лето в детсаду…
Где ждёт тебя такая радость вечная,
Которой и метафор не найду.

А, может, вопреки всем ожиданиям,
Окажешься – представить страшно, как! –
На скользких перекрёстках мироздания
Совсем один, и слаб, и бос, и наг…

*  *  *
Облаков меха с опушкой алою
На кафтане неба голубом…
Дарит утро счастье небывалое,
Будто бы на бал сейчас пойдём,

Где гостей встречают по нарядам,
И приём торжественный такой…
Я гляжу на мир глазами чада:
Что за чудо будет день-деньской!

Он подарит встречи и улыбки.
Вот уже и первая зажглась…
Даже, если все мечты – ошибка,
Радуюсь: а жизнь-то удалась!

НА БАЛУ

И какая-то грусть нарастает
С четырёх неизвестных сторон…
Г. Горбовский

Вчера я побывал в другой эпохе,
Как будто с корабля попал на бал…
Бал, в самом деле, был и я – в итоге
На этот бал, действительно, попал.

Шитьё, и веера, и кринолины –
Всё подлинное, выше всех похвал…
Блистали эполетами мужчины,
И каждый строгой выправкой блистал.

И барышни кружились, словно ветер,
В сиянии алмазов и одежд.
И в каждой было нечто – я заметил –
Для воплощенья сладостных надежд.

Потом умолк оркестр, погасли свечи,
И от парадной развезли гостей…
Всего один такой счастливый вечер,
А впечатленье, будто жизни всей

Увидел многогранную картину:
Эмоций всплеск – рассвет, зенит, финал…
И ощутил себя я тем мужчиной,
Что на балу судьбу свою искал.

Нашёл иль нет – значенья не имеет.
Бал состоялся и окончен он…
И только аромат забытый веет
И нарастает с четырёх сторон.

*  *  *
Пред женской красотой, как юноша, бессилен…
Не отступавший пред врагом в бою,
Смотрю на облик твой, как небеса красивый,
И словно вижу молодость свою,
Вдруг воплощённой в этом дерзком взоре,
Бровей разлёте, трепете ресниц,
Взирающей без всякого укора
На павшего пред ней сегодня ниц…

О, красота, ты, словно суд, бесстрастна,
Вольна казнить и миловать, шутя,
Ты как огонь, что вырвался, опасна,
Наивна, словно малое дитя.
Дай мне душевных сил посторониться,
Взор отвести, хоть на короткий миг,
Чтоб вновь мечтать, терзаться и стремиться
Увидеть вдохновения родник!

*  *  *
Есть то, что не понять мне никогда,
И не поможет фолиант учёный,
Как в небе зажигается звезда,
Как свет струится, ею излучённый.

Как в сердце проникает он ко мне,
И делает к галактике причастным,
И музыку рождает в тишине
Неясных слов – высоких и напрасных,

Что ничего не могут объяснить…
Но есть они, и – боль преодолима,
И хочется опять любить и жить,
Всё принимая, что непостижимо.

*  *  *
Даны, как будто в наказанье,
Воспоминанья о былом.
В них продолжаются страданья,
И всё растёт обиды ком.

Их ворошить – такая мука,
Но позабыть не можешь ты
С любимой женщиной разлуку,
И вдрызг разбитые мечты.

И водка – яд в прозрачной склянке –
Не исцелит сердечных мук,
Пока не явится, как ангел,
К тебе любовь иная вдруг,

Чтобы улыбкою одною,
Перевернуть твоё житьё,
Мгновенно заслонив собою
Всё то, что было до неё.

*  *  *
Прощальная любовь. Уже не исполнимо
Стремленье обладать. Все клятвы – звук пустой.
Мы перед ней стоим с тобой, как пилигримы,
В душевной немоте и наготе святой.

Пусть радости любви нас не затронут боле,
Но высший смысл её понятен стал вполне:
Мы любим навсегда, покорны Божьей воле,
Которую дано постичь тебе и мне.

ГЛАЗА В ГЛАЗА

Под зонтиком укрывшись от дождя,
Глядели мы с тобой в глаза друг другу…
О, как прекрасно, милая подруга,
Глядеть вот так, глаза не отводя.

И видеть мир, и понимать без слов
Всё то, что было, что когда-то будет…
За что осудят люди – дождь рассудит!
Как жаль, что он закончиться готов.

Но всё равно, пусть промелькнут года,
Нет повода пенять на век короткий:
В глаза друг другу мы взираем кротко,
А с неба льёт весёлая вода.

*  *  *
Выпьешь кофе – жить охота,
Хоть совсем не кофеман,
Но неведомое что-то
Запах кофе дарит нам.

Может, жажду приключений
Или память о былом,
Где в какой-нибудь кофейне
Мы с любимой кофе пьём.

Это ведь не чашка чая,
На которую зайти
Вдруг подруга предлагает
Где-то после двадцати…

Это просто – чашка кофе,
Не сулящая любви…
Это – передышка вроде,
Где с друг другом мы на «вы».

Но уже витает нечто,
И уже плетётся нить
Недомолвок бесконечных –
Быть роману иль не быть…

И горячим ароматом,
Пробуждающим сердца,
Полнить сердца каждый атом –
От начала до конца.

*  *  *

Смех без причины – признак дурачины…
Присказка

Смех без причины – лучший смех на свете!
Про дурачину – это наговор…
Смеяться без причины могут дети,
И мы не разучились до сих пор.

Так будем помнить: нас печали губят –
Их для людей придумывает Враг…
А Бог слезинки наши приголубит
И посмеётся с нами, просто так.

В том постигая благодать…

Господь – наместник тишины
Возвышенной и строгой,
Внимать смиренно учит ны,
И говорить немного.

Дав мудрость, чтобы сопрягать
Вниманье с говореньем,
В том постигая благодать,
Сиречь – благодаренье

К Нему – создателю всего
От альфы до омеги…
Он – мой Отец, я – сын Его,
И присно, и вовеки…

*  *  *
С Днём рожденья, Богородица –
Божья Матерь, мама – всем!
Род людской не переводится,
Хоть живёт не без проблем.

Оступаемся и падаем,
Но ведь всё ж встаём опять!
Пахнет утро сладким ладаном,
Разливает благодать.

Лика ясного свечение,
Взор, который сердцу мил,
Обещает всем спасение,
Кто о маме не забыл.

ЧЕЛОВЕК В МЯСОРУБКЕ ИСТОРИИ

О драматургии М.Г. Розовского в 3-х томах

В 1989 году я побывала на спектакле Марка Розовского «Роман о девочках» (по неоконченной прозе В.С. Высоцкого с его песнями) вместе с дочерью-подростком. Она и сегодня говорит о незабываемом впечатлении, произведённом этой постановкой и сбывшемся предсказании будущих судеб её тогдашних дворовых ровесниц свободного поведения. Сегодня эта пьеса вошла в третий том монументального трёхтомника, представляющего драматургию народного артиста России, секретаря Союза писателей Москвы Марка Розовского, в 2022 году отметившего 85-летний юбилей. Прочитав его, я узнала: это была не первая работа талантливого режиссёра и драматурга, связанная с именем и творчеством великого барда. На два года раньше, в 1987 году увидела свет сатирическая комедия «Концерт Высоцкого в НИИ» – блистательный памфлет на советских бюрократов и хамелеонов эпохи перестройки.

В первый том собрания трёхтомника, выпущенного московским издательством «У Никитских ворот» в 2022 году, вошли «Драмы». Открывает его семейная история писателя и режиссёра «документальная драма в двух частях» «Папа, мама, я и Сталин», которая и сегодня волнует нас трагедией маленькой дружной семьи, раздавленной страшной эпохой массовых репрессий.

К ней примыкает драма «Фанни», тонкие ниточки от которой также ведут к семье Розовских. Интересно, что в последние годы фигура эссерки Каплан привлекает внимание писателей разных направлений. Известный прозаик Павел Кренёв предложил свою версию её драмы в очерке «Вражда врагов». У Марка Розовского – в «фантазии в двух частях на документальной основе» «Фанни» – свой вариант этой трагической судьбы, решённый в стилистике фантастического реализма: драматург делает из героини этакую Кассандру, предсказывающую коменданту Кремля Малькову страшные катастрофы, массовые расстрелы, которые предстоит пережить чекистам и всей советской стране в сталинскую эпоху, да и многие крупнейшие катаклизмы, ожидающие Россию в ХХ веке.

В этой пьесе впервые появляется образ крысы, становящейся для запертой в одиночке Каплан единственным живым невраждебным существом, которому Фанни, внутренне уже приготовившаяся к смерти, отдаёт свою еду. Крыса возникнет ещё в нескольких пьесах Розовского – так, дохлую крысу вынимает из кармана Мастер в «театральной фантазии» «Триумфальная площадь». Фанни Каплан вызывает уважение и сочувствие: она – сильная личность, живущая идеями и страстями. А вот её противники Мальков и Чекист – алчная, трусливая обслуга, думающая только о собственном процветании, рабски преданная вышестоящему начальству – «тонкошеим вождям-авантюристам». Читая эту «Фанни», веришь в признание автора: «Пьеса рождается как реакция на неудовлетворенную, подлую жизнь, полную несправедливостей и мерзких конфликтов. Войны, революции, Большой террор и малый, повсеместные кровопролития, разгул насилия, всеобщее опустошение, вранье и демагогия власти, холуйство и рабство – меня волнует это всё… Человек в мясорубке истории – вот моя тема, и она главная боль моих пьес-постановок».

Розовского волнуют драматические судьбы великих реформаторов театра, его предшественников. Он вспоминает давнюю, 1959 года записку из зала, оставленную без ответа на вечере в ЦДРИ: «Где могила Мейерхольда?». Она стала эпиграфом к «театральной фантазии памяти Всеволода Мейерхольда» «Триумфальная площадь». Трагедия мастера – гениального режиссёра-экспериментатора открывается на значительном историческом пространстве – с первых его побед в 1911 г. – постановки «Бориса Годунова» в Мариинском театре до 1938, когда под давлением времени он вынужден повернуть к реализму – об этом его монолог незадолго до гибели:… В этом контексте появление дохлой крысы, доставаемой им из кармана уже в начале пьесы, – мрачноватый символ будущих мук, на которые будет обречён в сталинском застенке Мастер. И везде, во все времена – от царских до сталинских – Мейерхольда преследовали доносы и клевета (эту линию «бдительных господ и товарищей», торопящихся указать очередному правительству на политические просчёты Мастера, последовательно прослеживает автор).

Розовский в духе времени делает оригинальный коллаж, мастерски монтируя фрагменты классических текстов – из «Бориса Годунова» Пушкина, «Ревизора» Гоголя, стихов Блока, монолога шекспировского Гамлета – делая их репликами персонажей, спрятанных, в духе Серебряного века, за масками Мастера (Пьеро), Коломбины, Актёра Актёрыча, Арлекина, Жандарма, Городничего, Помрежа, Образа наркома и даже… Теней императорского театра.

Вся творческая жизнь Мейерхольда, кроме последнего ареста, может быть показана как ряд триумфов: многие из них упоминаются в пьесе «Триумфальная площадь». В этом плане в её заглавии объединены два самых важных символа для великого мастера – он стремился вывести искусство на площадь, и триумф был естественным результатом его напряжённой творческой деятельности.

Розовский тщательно выстраивает изобразительный ряд пьесы, помогая будущему сценографу, опираясь на работы художников-современников: от эскиза росписи С.Ю.Судейкина до портретов Мейерхольда Н.П. Ульянова и Б.Г. Григорьева.

Здесь уместно вспомнить ещё одну драму из этого трёхтомника «И назвал тьму ночью…» – она тоже посвящена великому режиссёру с трагической судьбой – Михоэлсу. По версии Розовского, он погиб, спасая свой народ от очередной исторической трагедии – время подтвердило мудрость его опасений. Если бы в Крыму после выселения татар создали Еврейскую республику, сколько бы новых драм было этим спровоцировано в будущем. К трагедии Михоэлса и его уникального театра сегодня нередко возвращаются московские литераторы старшего поколения – о ней пишет и Леонид Подольский в новой пьесе «История театра».

Розовский отважно экспериментирует, создавая своеобразный авторский жанр, легко объединяя исторический документ с фантазией. За вызывающим бескорыстием главного героя его пьесы-фантазии «Цукерман» просматривается вполне реальный прототип – академик Сахаров. В основе театральных фантазий «Фанни» и «Триумфальная площадь» – судьбы конкретных людей Фанни Каплан и Всеволода Мейерхольда. В «Преображении» биографии реальных литераторов трансформируются автором в «иронико-поэтическую пьесу… о призраках Серебряного века». Здесь заметна сознательная установка на «авторский театр», в котором пересекаются «театр переживания» и «театр представления», драматурга, убеждённого: «…пьеса в обычном (точнее сказать, в привычном) формате перестала удовлетворять театр ещё в середине ХХ века».

Розовский чутко окликался на ключевые события и фигуры ХХ века, как теперь говорят, на его рэперные точки – это Чехов, Распутин, Сталин, Мейерхольд, Малевич, Маяковский, Михоэлс, Фрейд, Кафка, Брэдбери. К Фрейду писатель и режиссёр особенно пристрастен, причины этого легко объясняет сам Марк Григорьевич: «Психологизм от Товстоногова – Станиславского я хочу обогатить методологией Фрейда, я уже пробовал это – результаты потрясающие… Фрейд, Фрейд и ещё раз Фрейд, каждый режиссёр не хуже этого доктора обязан разбираться в неврозах и их последствиях, в сновидениях и их влияниях, в желаниях и цензуре желаний…».

Из века Х1Х его волнуют Пушкин, Гоголь, Достоевский, Сухово-Кобылин (недаром последнему посвятил «роман-расследование о судьбе и уголовном деле русского драматурга» популярный писатель среднего поколения Владислав Отрошенко). Их голоса рождают мощное эхо в нашем, ХХ столетии. И, конечно, нельзя обойтись без «Чёрного квадрата» – у Розовского это «пьеса для одного актёра».

Серебряный век – эпоха, которая особенно волнует Розовского, и он объясняет, почему: «Режиссура как искусство не существовала и началась, по сути, только с Серебряного века». Недаром последняя пьеса «Преображение» (осенью 2022 г. в Театре у Никитских ворот состоялась её премьера), вошедшая в третий том собрания сочинений, посвящена именно этому периоду отечественной истории. Один из её главных героев – таинственная Маска. Я воспринимаю её как образ Чёрта, Мефистофеля, Воланда, если угодно. Это замечательная находка Розовского. Всех, без исключения, авторов Серебряного века отличало острое желание заигрывать с потусторонними силами. В литературной Москве тех лет Брюсов прославился поиском острых эстетических и эротических переживаний любой ценой и знаменитой формулой: «И Господа, и дьявола равно прославлю я».

Неслучайно один из рассказов М.И. Цветаевой называется «Чорт», где писательница представляет главного героя в роли своей музы-вдохновительницы.

Бесславный уход из жизни всех троих героев пьесы – В. Брюсова, А. Белого, Н. Петровской – связан и с этим то же. Об этом, кстати, писали и православные философы: самоубийство Маяковского, автора поэмы с богохульным названием «Тринадцатый апостол», Цветаевой, некоторых других звёзд Серебряного века, объяснялось слишком тесным искусительным общением с «Чёрным человеком», нечистым.

Поклонник Ницше Брюсов, повесивший портрет философа в своём кабинете в редакции журнала «Весы», культивировал в себе мефистофельское начало, подталкивая любовниц к самоубийству (завет Ницше: «Подтолкни падающего», как это случилось с Надей Львовой) и с любопытством наблюдал за результатом (вспомним свидетельство В. Ходасевича).

«Преображение» можно прокомментировать словами самого Розовского: «Сегодня мой театр качнулся в сторону более абстрактной формы, метафоричность и абсурдизм поиссякли, ослабели в последнее десятилетие, и я хочу вернуть их к жизни на моей сцене».

Во второй том собрания сочинений вошли 10 мюзиклов, написанных Розовским на основе знаменитых произведений мировой классики – как русской («Капитанская дочка А. Пушкина, «Холстомер» Л. Толстого, «Преступление и наказание» Ф. Достоевского, «Гамбринус» Куприна), так и зарубежной («Три мушкетёра» А. Дюма, «Милый друг» Мопассана, «Процесс» Кафки, «Пляшущие человечки» Конан Дойля). Причём автор этих текстов подчёркивает, упирая на молодость жанра, родившегося во второй половине ХХ века: «Я делаю «русский мюзикл», который… должен опираться на самую высокую литературу, – тем самым я делаю попытку оделить его от чисто развлекательного жанра, царствующего на Бродвее».

В центр ещё двух мюзиклов «Колумб» и «Тайна Распутина» автор поместил знаменитые фигуры, вызывающие многочисленные споры и сегодня, – Колумба и Распутина (здесь можно вспомнить поставленную в Петербурге пьесу в стихах «Гришка Распутин» ровесника Розовского Константина Скворцова). К пяти из этих пьес Марка Григорьевича писал стихи его старинный друг хороший поэт Юрий Ряшенцев, «мастер литературной стилизации», как аттестует его Розовский, к остальным – сам автор.

В этом томе чаще всего жанр пьесы драматург определяет традиционно как «мюзикл в двух актах», исключения здесь лишь самая ранняя – «Бедная Лиза» (кстати, тоже со стихами Ю. Ряшенцева) «литературно-музыкальное представление» (в советское время приходилось так прятать нелюбимое цензурой слово «мюзикл») и «Pro процесс» по Кафке – «музыкально-поэтическое многоголосье». Чуткость Розовского к сегодняшней востребованности массовым зрителем и читателем сентиментализма сказалась не только в постановке «Бедной Лизы», но и в интересно решённой им пьесе неосентименталистки Людмилы Улицкой «Незабудки».

В третьем томе автор собрал 18 своих комедий. Розовский считает: «Настоящая комедия требует боли и политического риска». В нём опубликован «гротеск в одном действии» «Целый вечер как проклятые» 1962 года: свидетельство того, что Розовский уже 60 лет пишет и ставит комедии, отважно экспериментируя с жанрами. Кроме того, этот том собрания сочинений убедительно демонстрирует верность драматурга любимым писателям – Достоевскому (комедия «Крокодильня»), Гоголю (мюзикл «Как поссорились И.И. с И.Н.»), Чехову («Удар молотком сзади» и музыкальная трагикомедия для детей «Каштанка. Тик-ток»).

Добавляется только Максим Горький – по его знаменитой пьесе Розовский делает свой вариант «На днище».
И ещё – раззадоренный словами Екатерины Гениевой, что по «Уллису» невозможно создать пьесу, драматург пишет «Джойс, или Сладкая песня любви» и посвящает её Екатерине Юрьевне.

Нередко импульс для написания текста даёт конкретное происшествие – к примеру, появление знаменитого хоккеиста А. Мальцева на льду с нательным крестиком.Так появляется комедия «Раздевалка» (1990) – о недопустимости присутствия в олимпийской советской команде православного спортсмена.

Из современников, кроме Высоцкого, Розовского взволновала только судьба Юлия Даниэля. И в 1991 г. появилась комедия «Говорит Москва, или день открытых убийств».

Сверхзадачу комедии под интригующим названием «Ох!» Марк Григорьевич определил как попытку «защитить автора от современного шарлатанства, всеми силами пытающегося унизить высокое».

Итак, начав с первого тома – драм – автор завершает собрание сочинений комедиями. Эту композицию, можно объяснить продуманной позицией Розовского: «В своей подписи я недаром рисую рощицы в буквах «Р» – одна смеющаяся, другая плачущая. Это символ театра как такового, но и опознавательный знак лично моих пьес и постановок. Слеза и смех… Слеза и смех – главное в театре, старом и новом, всё равно».

Прочитав три тома, понимаешь – главный герой всех этих текстов – Время, поэтому автор так часто опирается на документ, подчёркивая это уже в заглавии пьесы. «Папа, мама, я и Сталин» – документальная драма, «Фанни» – «фантазия в двух частях на документальной основе». «Триумфальная площадь» и «Кто убил Симон-Деманш» – пьесы на документальной основе, «Человек-волк» имеет подзаголовок «По следам З. Фрейда». А в подзаголовке к «Новой «Мистерии-буф»сегодняшний соавтор Маяковского, словно проговаривается: «Героическое, эпическое и сатирическое изображение НАШЕЙ эпохи». Да и сам Марк Григорьевич признается в этом: «Пишу пьесу – совершаю улёт в другое время, в другое пространство. Ставлю пьесу – делаю это пространство реальным, а время – настоящим».

Розовский – последовательный антисталинист. Получивший незаживающую рану в глубоком детстве, он сводит жестокие счёты со сталинской эпохой, вновь и вновь мстит ей за разрушенную любовь и семью родителей: образ отвратительного диктатора возникает и в пьесе «На днище», где он фантазией режиссёра-соавтора Горького перенесён на Соловки, и в пьесе про планируемое им убийство гениального Михоэлса «И назвал тьму ночью…».

…Собрание сочинений удачно дополняют фотографии со спектаклей по этим пьесам неутомимого супермастера Розовского, с большим успехом проходивших за последние четыре десятилетия не только в Москве и Петербурге, но на сценах многих театров России и мира. Они заставляют вспомнить мудрые слова французского философа XVIII века Сент-Бёва: «Классики – современники всех эпох».

---

Лола ЗВОНАРЁВА,
доктор исторических наук, академик РАЕН и ПАНИ, автор 17 книг и более 600 статей, переведенных на 12 языков мира, секретарь Союза писателей Москвы, член Союза журналистов России и Международной федерации журналистов, главный редактор журнала «Литературные знакомства».