ОТ РЕДАКЦИИ: Рубрика "Город, в котором мы живем", пользуется большим интересом читателей - подтверждением являются многочисленные письма и телефонные звонки. Этот номер "Русской Америки" представляет нашим читателям эссе талантливой журналистки - Ширин АЙТМАТОВОЙ, посвященное "Городу большого яблока". Кстати, Ширин - дочь выдающегося прозаика современности - Чингиза Айтматова. Поздравляем ее с дебютом в нашей газете.
Я принадлежу к той категории людей, которые чаще встречаются в Нью-Йорке, чем в других местах. Мое детство было типично кочевническим как и свойственно Киргизам. Кроме этой генетической предрасположенности мои родите.-ли имели обоюдную любовь к переездам. Таким образом, к 22 годам я переехала в Нью-Йорк, чтобы учиться в одном из местных университетов.
Писать о Нью-Йорке как пишут писатели, означает писать о тех, кто живет здесь или же писать о своих мечтах. Однако писать о Нью-Йорке так же складывается в тенденции чего-то сугубо личного, выставляющегося и поэтичного все это вызвано влиянием этого гигантского города на писателя. Одно из моих любимых эссе Альбера Камю "Дожди Нью-Йорка" является тепло-терпкой одой этому городу. Сегодня, перечитывая это эссе, я ощутила, что дух города тот же самый и в тоже время он изменчив как никогда. Эссе Камю написано элегантно, но и взбудораживающее. В нем он смог уловить всю силу Нью-Йорка, которая изменяет человека. Этот город отрешен от естественной природы и когда здесь льет дождь или идет снег,то все становится сказочным, нарушая торопливый облик города.
В детстве моя мать мне рассказывала про мою бабушку, которая во время второй мировой спасла своих детей от голода в Киргизских горах. Бабушка ушла из промерзлого Сусамыра по Февральскому насту в столицу, где была возможность спастись. После ее одно-месячного перехода по обледенелым ущельям у нее остались на всю жизнь шрамы от отморожения на ее артрозных ногах. С тех пор у меня сохранилось почтение к снегу как меняющему жизнь раз и навсегда.
В детстве, прошедшем в Кыргызстане, мы жили вдоль реки Чон-Арык. Зимой, когда кусты облепихи замерзали по обеим сторонам берегов реки, они превращались в снежные орнаментальные украшения. Я брала свои санки и спускалась с холма берега реки, врезаясь в замерзшую горную речку. В ту пору это было самое лучшее занятие в мире, хотя сейчас, думая о моих проделках, они кажутся не совсем безопасными.
Со временем я подросла и родители обеспокоились о моем образовании, что положило конец моему зимнему раздолью в Бишкеке и моим летним каникулам в Москве. Меня послали учится в английскую школу для девочек. Через два года я присоединилась к моим родителям в Люксембурге. За все это время в Европе снег выпал только один раз в Люксембурге. Вспомнив о моей киргизской речке, я побежала кататься на санках. Я вернулась домой поздно вечером, с раскрасневшимися щеками, после чего мать меня поругала за не взрослое поведение, но я до сих пор помню легкие полные зимнего воздуха. Снежинка, падающая на мое лицо, растаяла как мгновение грусти, закончилось моё детство.
После Люксембурга я жила в Бельгии, позднее я переселилась в Париж. Для меня Париж был самым печальным городом в мире, я помню себя бредущей по парижской музейной пыли. Все здесь было призрачным, да и сам город напоминал надушенного, умирающего динозавра.
После Парижа началась моя учеба в женском колледже в Филадельфии. Колледж сильно напоминал мои школьные дни, что было трудно вынести еще раз. Затем мое короткое Токийское житье, прошедшее в сконфуженном состоянии неоновых вспышек и традиции, привело меня к полной потере чувства удивления.
В конце концов, все это закончилось самым жарким Июльским деньком в 2000 году. Моим новым пристанищем стал Ист Вилладж с маленькой студией размером с одноместную тюремную камеру. Это было чудесное начало.
С тех пор как я приехала в Нью-Йорк здесь действительно была пара снежных зим. Снег здесь не держится долго, припорашивает на день или два, а затем замерзает, превращаясь в грязные лужи, коварно ожидающие на пешеходных перекрестках. Но, когда снег выпадает, город меняется, он притихает и выглядит одиноким. Те места куда я выхожу в теплые деньки выглядят опустевшими и призрачными. Я помню, как прохаживаясь поздним вечером по Сохо, я присела на лестнице на Спринг Стрит напротив входа станции метро думая о жизни и мечтая с вседозволенностью возможной только в юности. Этой зимой я увидела эту ступеньку опять, на которой я сидела летом. Она было покрыта снегом, как будто оберегая мои секреты.
Из моего окна виден автобус проезжающий по улице, по которой идут люди с задранными воротниками в сторону подземки и где остатки снега прошлой недели промерзли в серебристые холмики. Обычно под моим окном пристраивается группа бездомных, оставляющих после себя пустые бутылки из под дешевой выпивки. Я всегда недоумеваю, куда они уходят вечером? Откуда я родом, не принято оставлять на произвол судьбы старых людей. Большинство из этих бездомных - мужчины пожилого возрастай, с седыми слипшимися волосами и с одеждой пахнущей мочой. Я думаю, что как настоящей Киргизке, мне следовало бы пригласить их домой и дать им чашку чая.
Но Нью-Йорк очерствляет тебя и как моя подруга любит говорить, город этот полон печальных историй. Каждый день чья-нибудь жизнь разрушена и в тоже время, в тот же самый день, кто-то преуспевает в сити, и каждый день здесь рождаются сотни людей для жизни в счастье и в скорби. Это естественно для всего мира, но только в Нью-Йорке тебя настолько переполняет ощущение этой необыкновенной концентрации человеческих судеб.
Саул Белов писал, "каждый человек вносит свое представление о Нью-Йорке." Никто подсознательно не вдумывается в значение города ежеминутно, значение воспринимается по ходу дела или же в моменты раздумья. Эти моменты различны для каждого по отдельности как тень уличного знака на тротуаре в Лоуер Ист Сайд нарисованная на асфальте уличным художником или ребенком; ранние ездоки выплескивающиеся из дверей метро как полоски новостей; торговая лавка закрывшаяся или же открывшаяся на новом месте превращается в занозу или же, напротив, расцветает как цветок.
Ньюйоркцы завороженны временем на остановившихся и работающих часах; одинокие прохожие под зонтиками и желтые такси, круто поворачивающие за угол; запах расплавляющегося асфальта под городской жарой и серый цвет двухдневного снега. Это каждодневные моменты, но как-то эта повторяющаяся рутина городских жителей становится образом ностальгии по уходящему мгновению, улавливая новизну и повтор, что и есть сердце гигантского города.
Ширин АЙТМАТОВА,
для "Русской Америки"
|
